Бенедикт Гарцль (Benedikt Harzl) – австрийский юрист и политолог, научный сотрудник Центра восточноевропейского права (ЦВП) в Грацком университете имени Карла и Франца. Его основные научные интересы охватывают такие темы, как национально-государственное строительство на постсоветском пространстве, этнополитические конфликты, российская внешняя политика. Окончил университет в Граце и магистерскую программу Свободного университета в Берлине. Работал в Институте европейских исследований в Минске (Белоруссия), Германском Совете по международным отношениям в Берлине и Европейской Академии в Больцано (Италия). В 2015 г. получил степень доктора философии (PhD in Law) на юридическом факультете Университета во Франкфурте.

Беседу вел С.М. Маркедонов, главный редактор журнала «Международная аналитика»

Почему одни государства получают признание, а другим отказывают в этой привилегии? В данной статье рассматривается логика, лежащая в основе непоследовательности и противоречивости применения стандартов государственности к непризнанным де-факто государствам. Когда речь идет о практике государственного признания, как подчеркивается в статье, это становится не только предметом политики великих держав. Вопрос даже не в том, заслужило ли государство суверенитет и, следовательно, имеет ли оно законное право на международное признание. Вместо этого нормы признания государства лучше понимать как отражение баланса сил в международном порядке, а не как руководящий принцип оценки притязаний на государственность. Центральное место в этом балансе занимает понимание, соответствует ли право силе, и наоборот. Если такой баланс отсутствует, то мы наблюдаем то, что считается двойными стандартами в практике международного признания. Теоретическая основа статьи связана с идеей Баруха Спинозы о том, что право сосуществует с властью. Исходя из этого тезиса в статье показано, что проблема заключается не в несогласованности норм, регулирующих международное признание, а в отсутствии необходимого равновесия между силой и правом для обеспечения универсальной применимости этих норм. Этот аргумент иллюстрируется рядом примеров реализации права на самоопределение, которое было предоставлено народам бывших колоний в период холодной войны, а также признанием Косова под руководством США, за которым последовало признание Россией Южной Осетии и Абхазии в 2008 г. В статье показано, что практика международного признания обусловлена глобальным контекстом и зависит от степени согласия держав относительно того, как решать локальные проблемы. Ключевой тезис, выдвинутый в статье, заключается в том, что в конечном счете нет существенной концептуальной разницы между декларацией о предоставлении независимости колониальным странам и народам, которая ознаменовала переход от достижения эффективной государственности к окончательной независимости, и волной признания неколониальных случаев 2008 г. В обоих случаях очевидно, что нормы и их применение зависят от одной и той же логики взаимозависимости права и мощи.

В исследованиях российской внешней политики существует определенный парадокс. С одной стороны, присутствует общая тенденция, усилившаяся после 2014 г., рассматривать действия России как направленные на пересмотр существующего миропорядка, построенного странами Евро-Атлантического региона по окончании холодной войны. В частности, строятся теории о риске российского ревизионизма в разных регионах: от Северной Европы и Прибалтики до Центральной Азии. С другой стороны, не раз указывалось, что страна использует сходный со странами данного региона язык оправдания своих внешнеполитических шагов. Феномен, объясняющий этот парадокс, мы называем «игрой в интерпретацию». Примером того, как Россия вовлечена в игру в интерпретацию с Западом в сложившемся постбиполярном мире, послужит анализ интерпретации Россией нормы гуманитарных интервенций. Методологически работа опирается количественный и качественный анализ отобранных текстов, составленных из специализированных архивов и открытых информационных источников. На примере анализа российского дискурса во время участия страны в пятидневной войне (2008) автор показывает, как российское внешнеполитическое руководство воспроизводит сходные нарративные модели, к которым прибегали западные страны во время войны в Косове (1999). Иллюстрация феномена игры в интерпретацию на примере гуманитарного интервенционализма неслучайна. Зачастую в научной литературе он описывается как присущий исключительно Западу, а Россия рисуется как субъект, высказывающий либо существенную долю скепсиса по отношению к его использованию, либо как однозначный противник такого подхода в мировой политике.

В то время как некоторые государства-члены ООН воздерживаются от предоставления миротворцев по соображениям безопасности, ООН часто обращается за поддержкой к частному рынку безопасности. В свою очередь, частные военные и охранные компании (ЧВОК) берут на себя рискованные миссии и заполняют пробелы в снабжении. Общепринятой практикой является критика ЧВОК за то, что они не имеют четкого международно-правового статуса, действуют в “серой” зоне права и не несут ответственности за свои действия. Кроме того, ООН часто приравнивает ЧВОК к наемникам прошлого и призывает к строгому регулированию и надзору за их деятельностью. Эта практика осталась неизменной со времени реформ 1992 г., и ООН ничего не сделала для сокращения участия ЧВОК в миротворческих миссиях. Напротив, под давлением лобби частной охранной индустрии она фактически увеличила расходы на пользование услугами ЧВОК на беспрецедентные суммы. Положение ООН как уникальной универсальной межправительственной организации освобождает ее от значительной прозрачности, подотчетности и реформ. В то время как частная охранная индустрия включает в себя различные ЧВОК, которые конкурируют за контракты в зонах конфликтов и постконфликтных районах, у ООН нет никаких конкурентов в миротворческих процедурах. ООН критикует ЧВОК за их нарушения прав человека и пренебрежение международным правом, но продолжает нанимать их для своих миротворческих миссий. В данной статье рассматривается проблема вовлечения ЧВОК в миротворческие операции ООН. Она направлена на то, чтобы ответить на следующие основные вопросы: как ЧВОК, являясь партнерами ООН в миротворческом процессе, способствуют защите прав человека, что является одним из основных декларируемых принципов организации? Могут ли ЧВОК стать признанным инструментом в рамках системы ООН? Улучшатся ли миротворческие усилия ООН в результате найма ЧВОК?

Принятая в 2017 г. Стратегия национальной безопасности зафиксировала поворот Вашингтона к «конкуренции с великими державами» в качестве концептуальной основы внешней политики США. Этот переход представляет собой признание того, что «бесконечные войны» на Ближнем Востоке оказались дорогостоящим, стратегически сомнительным отвлечением внимания от более насущного вызова, исходящего от «ревизионистской России» и растущего Китая. На восприятие конкуренции с великими державами влияет опыт холодной войны – именно тогда США столкнулись с равным по потенциалу конкурентом. Однако холодная война была исключением из истории внешней политики США, продуктом очень специфических обстоятельств, которые вряд ли повторятся в XXI веке. Существует опасность рассматривать холодную войну как типичный пример конкуренции великих держав или использовать ее в качестве шаблона для внешней политики США в XXI веке. Для того чтобы такая страна, как Соединенные Штаты, вступила в новый этап соперничества с великими державами, Китаем и Россией, её руководству необходимо убедить американскую общественность в том, что риски для национальной безопасности – высоки. Без идеологических отсылок к эпохе холодной войны, вероятно, властям США будет трудно поддерживать общественную поддержку проактивной стратегии сдерживания китайского и российского влияния. Автор приходит к выводу, что в США, скорее всего, возобладают изоляционистские настроения, и Америка будет стремиться оградить себя от опасностей мира, перекладывая военно-политическое бремя сопротивления расширению китайского и российского влияния на других игроков.

Статья посвящена анализу социально-политической трансформации арабского мира в 2010-е гг. Произошедшие изменения рассматриваются через концепцию неомодерна, уже развивавшейся автором в ряде его более ранних публикаций. Ее ключевым тезисом является идея о новом обращении общества к метанарративам, или «большим рассказам», после того, как постмодернистская критика привела в попытках отказа от них к тотальному релятивизму. В первой части статьи на теоретическом уровне рассматривается проблема метанарративов, предлагается методология исследования социально-политических процессов, определяется общее влияние неомодернистской традиции на политическую реальность. Во второй части статьи выделяются основные модерные (либеральный, левый, националистический, консервативный) и домодерные (племенной, исламистский) «большие рассказы», которые определяют содержание и характер общественно-политической жизни в арабском мире в 2010-е гг., ведут к проблематизации новых аспектов социальных отношений. Автор показывает, каким образом актуализация метанарративов сказалась на ходе политического процесса в арабских странах, а также на организации политических систем, выстраивании новых отношений между обществами и государствами. Третья часть статьи посвящена анализу международно-политических процессов в арабском мире. Выявляется влияние «больших рассказов» на конфигурацию региональной подсистемы отношений, формирование и развитие вооруженных конфликтов, состав ключевых игроков, специфику используемых ими стратегий, их идентичность и идентичность региона в целом. В заключении делается вывод о возможности постепенной гармонизации системы региональных отношений в случае формирования «гипертекста», дающего возможность сосуществования государств региона, руководствующихся разными нарративными стратегиями.

Международные отношения последние три десятилетия были отмечены тенденциями к национальной и институциональной фрагментации. Судьба Югославии и Советского Союза, а также печальный их исход (особенно в первом случае) может постигнуть и другие федеративные образования. Возникают примеры Канады и Бельгии, а также Испании, которые эффективно функционируют как федерации. Такие образования обычно имеют механизмы урегулирования споров, особенно вопросов отделения, заложенных в их конституциях, однако субконституционные территории часто исключаются из таких концептуальных рамок. Такие территории, как Косово, Санджак, Абхазия, Южная Осетия объединяет то, что они разделяют стремление к независимости от своей материнской страны. Однако достижение независимости будет представлять риски для территориальной целостности других стран (принцип домино), а также риски для устойчивости «гибкого» международного права. Те случаи, о которых мы говорили выше, завершились крымским кризисом. Проблемы между Эстонией и Российской Федерацией проистекают из выбора обоснования прецедента, на котором основываются приграничные территориальные вопросы независимой Эстонии. Хотя Эстония была основана на основе Тартуского мирного договора 1920 г., положившего конец войне за независимость страны, ее опыт как Советской Республики добавил еще один законодательный фильтр в виде Конституции Советского Союза 1977 г. Однако принцип uti possidetis эволюционировал и стал применяться не только к случаям колониализма. Таким образом, когда Эстония отделилась от СССР в границах, существовавших с 1945 г., она делала это по принципу uti possidetis. Нынешний спор связан с тем, что эстонская политическая элита добивается признания Тартуского мирного договора 1920 г. в качестве основополагающего документа для восстановления независимости страны. Согласно Тартускому договору, эстонский суверенитет распространялся на гораздо большую территорию. Настаивая на том, чтобы любое новое пограничное соглашение с Россией основывалось на этом договоре, Эстония лишает законной силы принцип uti possidetis и действительность Конституции Советского Союза как средства достижения независимости. Это несет в себе риск задействования статьи 5 Североатлантического договора в отношениях между Россией и НАТО и угрожает легитимности других случаев сепаратизма на постсоветском пространстве.

Глобальная пандемия 2020 г. стала источником потрясений для международной системы. Но стала ли она причиной её перестройки и изменения логики внешнеполитического поведения игроков на международной арене? Анализ последствий пандемии показывает, что она лишь ускорила существующие тенденции, но не привела к каким-либо существенным преобразованиям. Трехуровневая международная система, созданная после 1945 года, сохраняет свою структуру, но борьба между двумя конкурирующими моделями мирового порядка (либеральным международным порядком и группой суверенных незападных держав) усилилась и может закрепить зарождающуюся новую биполярность. Принцип многосторонности в международных делах уже давно находится под угрозой, но его деградация ускорилась по мере того, как такие органы, как ВОЗ, столкнулись с проблемой борьбы с пандемией коронавируса, а возрождение национализма ускорило процесс деглобализации. Легитимность государства как единственного эффективного субъекта, способного преодолеть глобальный кризис, была переоценена. Но это сопровождалось усилением национал-популистских вызовов не только либеральному универсализму, но и суверенному интернационализму. Возвращение великодержавной конкуренции влечет за собой эрозию «плотных» структур международного сообщества, сложившихся в послевоенные годы, и может свидетельствовать о возвращении к похожему на венский периоду, подошедшему к концу в первые годы XX столетия. Критика ООН и других многосторонних институтов Ялтинско-Потсдамской системы означает, что борьба между соперничающими моделями мирового порядка будет сдерживаться ограждениями международной системы в меньшей степени, и поэтому «новая холодная война» вполне может оказаться более опасной, чем противостояние СССР и США.

Политика памяти в современной России и странах Восточной Европы. Акторы, институты, нарративы: коллективная монография /под ред. А. И. Миллера, Д. В. Ефременко. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020. — 632 с.